Жизнь Набокова напоминает шахматную задачу. Фигуры на доске, а именно, литературных персонажей, Набоков создавал и расставлял на шахматной доске жизни по законам, ведомым лишь ему одному. Его книги, - рассказы, стихи, проза, создавались из материи особого свойства, диковинный рецепт которой Набоков изобрел ТАМ, у других берегов, потеряв свои, родные. Он изобрел странный язык, насквозь пронизанный болезненной тоской и горькой иронией. Лиризм и печаль он прикрывал инверсионными словопостроениями, в каждом из которых пряталась фабула отстранения от мира нынешнего и порядка грядущего. Образы прошлого порождали в его мозгу воздушные замки удивительной прозрачности. В них было место и арлекину, влюбленному в геометрию, и батистовой бабочке, не знающей, что такое завтрашний день.
 К русским читателям с «других берегов» Набоков «вернулся» в конце 80 годов, когда среди молодежи все настойчивей заговорили о «Лолите». Поколение двадцатилетних все больше и больше очаровывалось этим экзотическим именем. Имя Лолита не просто звучало красиво, но казалось запретно-манящим…
 Как родилась Ло….
 Отправляя свой роман в очередное издательство, Набоков к рукописи «Лолиты» приложил записку: «Не хотите ли опубликовать бомбу замедленного действия…?». Впервые «Лолита» была напечатана в 1955 году парижским издательством «Олимпия Пресс» в виде двух томиков с огромным количеством опечаток. Редактор издал ее нехотя, в надежде на то, что «полупорнографическая книжонка» поспособствует увеличению продаж. Сразу видно, господин редактор не удосужился толком прочитать «Лолиту». Особым успехом она не пользовалась до тех пор, пока ее из потока действительно порнографической литературы не выловил известный критик Грэхам Грин. Его благосклонный отзыв способствовал повышению интереса к книге. В США ее приняли хмуро, но не решились запретить, хотя довольно активно награждали всякими нелицеприятными эпитетами.
  Спустя время, а именно – в 1959 году - «Лолита» была издана теперь уже в лондонском издательстве Вайденфельда и Никольсона. С тех пор «Лолита» была опубликована практически во всех странах мира, за исключением Австрии и Испании. Восприняли ее очень по-разному: одни отнеслись к ней как к «современной классике», другие увидели в ней «порнографию для элиты», третьи – критику «уродливо нелепой «мотельной» цивилизации американских автострад…», поразившую американцев «как откровение…». Но в понимании большинства критиков «Лолита» до сих пор осталась повествованием «бытия дорог», на фоне которых разворачивается странная история, граничащая с животной эротикой, - история любви-страсти мужчины к девочке-подростку по имени Ло… Сам же Набоков относился к «Лолите» с неистовой любовью, схожей с отцовской привязанностью, даже, переболев Лолитой, поместив ее всю без остатка в свое сознание, он так и не распрощался с ней до самого последнего дня…
  Набоков писал «Лолиту» гораздо дольше, чем принято считать. «Первую пульсацию» этого романа он почувствовал в себе в 1939 году, спустя год написал рассказ «Волшебник», сюжетно во многом предвосхитивший «Лолиту». Вынашивание этого сюжета продолжалось одцйиннадцать лет. И лишь в 1954 году набело переписанная «Лолита», а точнее, заново рожденная, была выведена автором в свет. Набоков бросил в жизненную бурю ту, которую так трепетно любил, он подверг ее страшному испытанию – мнению чуждых и отчужденных лиц, не желавших в строках о маленькой «бедной девочке» услышать, прежде всего, плач по канонической любви.
 Но критики видели в «Лолите», что угодно, только не любовь. Некоторые додумались до того, что «Лолита» - «попытка показать любовь через ее изнанку, через ее отрицание, через насмешку и издевательство над ней…». В данном высказывании проступает намек на «эстетику уродства», получившей распространение в живописи и кино конца ХХ века. Мнимые «уродство души» Гумберта и развращенность Лолиты - это признаки совсем иной болезни, рознящейся с «даунизмом» так же, как живопись эпохи Возрождения и кубизм. И в этой завзятой испорченности обоих героев «Лолиты» есть нечто притягательное.
 Среди западных критиков также встречалась мысль, что «Лолита» - роман-мораль. Увидеть мораль в набоковской «Лолите» было бы слишком просто, она не заслуживает такой примитивизации. Произнося слово «мораль», автор еле сдерживает своей издевательский смех. Это не просто ирония Набокова, это его вызов, брошенный всем, в чьих руках окажется эта книга – сердце его чресел. Он играет со всеми нами по правилам шахмат, - делая, казалось бы, простой ход, он наполняет его уловками, минуя которые, читатель вынужден будет вернуться к первой странице книги (к чреслам Гумберта Гумберта). «Лолита» – это книга-перевертыш, в которой начало отражает искаженный зеркалами конец. Набоков из кусочков, крупинок, черточек, тире и запятых создает единое, такое волнительное и такое неотвратимое целое. Смакуя имя Лолита, напитанное природой соблазна изначально, как бы освобождаясь от его библейской природы, он сокращает его, видоизменяет, играет им, - Ло-ли – та, - чтобы проследить путь его рождения во рту человека. Затем возводит сей именной образ в ранг иконы для чуткого душой и телом Гумберта: «…Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по небу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло.Ли.Та…».
  В трехступенчатости имени Лолита – три фазы осмысления жизни и любви Гумберта: Ло.. – зарождение, восхождение, обитающее в том отделе мозга, что отвечает за ощущения наивысшего блаженства (оргазм, восторг, чувство счастья, эйфория); Ли.. – протяженность, Continuous, смакование; и, наконец, Та…- конец, тупик, удар, к Ло… уже нет возврата… Это фабульная структура романа, путь Гумберта от Лолиты живой к Лолите бессмертной…
 В «Лолите» же есть что-то от тюремной поэзии Жана Жене. Поэтическая проза, перевернутое сознание, не «эстетика уродства», но «романтика греха» властвует в полную силу на страницах как «Лолиты» Набокова, так и «Чуда о розе» Жене… С Лолитой все понятно. Из милой лгуньи с теннисной ракеткой в руках она превращается в Венеру Боттичелли, рыжеватую, с завершенными формами. И пусть она не любит Гумберта, зато получает право из рук своего создателя следовать по тропинке иной формы бытия (нежели человеческая жизнь) дальше, без запинок и остановок…
  Тема греха прочитывается с первых же страниц книги. Помните?: «Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя...»… Грех и душа в образе Гумберта, - для Набокова одно целое. Оно неразделимо, ибо находится друг с другом в священной связи. Душе греховной дано видеть мир преображенным, трактовать и понимать его с иных, неведомых другим, сторон. Существо греховное в своих вечных поисках истины, имеет шанс ее найти более, нежели благонравные служители богов и законов. Точно так же, как Ева, изгнанная из рая вместе с Адамом, становится первой женщиной, родившей своих детей в муках, так же и Лолита, потеряв мать и дом и возможность рассчитывать на маленькое земное подобие рая, пускается в долгое путешествие в никуда вместе с Гумбертом, которого ей не дано понять, услышать и полюбить.
  Лолита, как и Гумберт, - беспомощна, не разврат ведет ее к концу, а человеческая потребность в убежище. Адам – изгнанник из рая, хотя его вины в произошедшем нет. Его сгубило не Древо Познания с его запретным плодом, не Змей-искуситель, а Женщина, захотевшая любви и счастья. Не ради нового знания она срывает злосчастное яблоко, но в надежде продлить удовольствие, с тем, кто был ей дарован как милость. Лолита с Гумбертом тоже изгнанники, но не из рая. Там, откуда они пришли, уже существовал грех. Он был рожден уже до них, и взращён, и выпестован веками… Люди, блуждающие в поисках рая, забывают о том, что с исчезновением из него Адама и Евы, он прекратил свое существование, утратив главную первопричину бытия.
  Однако, не будем забывать, что столь любимый Набоковым двойник героя, присутствующий, практически, в каждом его романе, пробирается и сюда, в органическую структуру романа, искажая его смысл, издеваясь над героем, и опуская все до уровня извращенного фарса. Этим черным двойником Гумберта стал Куильти, - его призрак, а иначе говоря, самая темная и грязная сторона его души. Убийство Куильти – абсолютно театральная сцена, наполненная презрением Гумберта к самому себе. Фактически, он убивает не грязного пошлого писаку, а самого себя, свою изнанку, все это время, глумившуюся над ним. Сцена убийства Куильти не менее сексуальна, чем все предыдущее повествование, - по своей органике и драматургическому построению, она сходна с половым актом. И не только потому, что лишена спасительных кавычек, но еще и потому, что как и весь роман, как вся жизни и любовь Гумберта, как чарующее имя – Лолита, - она состоит из трех слогов-этапов: «Ло…» - приход Гумберта в дом к Куильти - (начало акта, прелюдия, развитие), «…Ли…» - беготня по дому, маразматический фарс (развитие, ласки, нарастание экстатического состояния) и «…Та.» - развязка, убийство, крушение образов и трактовок, смысловая точка, сопряженная с кульминацией - стремление Набокова покарать Гумберта за его грех, за то, что не удержал Лолиту (пик наслаждения, разрядка). После убийства Куильти Гумберт заключает самого себя в темницу своего сознания. Он осуждает свою больную, страдальческую натуру, так и не сумевшую найти идеальную пропорцию сосуществования греха и любви.
 Любопытно, что извращенность Гумберта на протяжении всего романа подпитывается женоненавистническим синдромом. Эта ржавчина у некоторых особей мужского пола зарождается еще в отрочестве, если не в детстве, с годами разрастаясь, она постепенно покрывает душу своим скользким затхлым налетом. Гумберт совершенно неосознанно отталкивался от этого чувства (он не помнил матери, а череда неизменно милых любовниц отца, создала ощущение размытости моральных границ). Лолита для него - анти-женщина, своеобразный эмбрион, из ткани которого нарождается мучительное наслаждение пороком. В своем пороке Гумберт не одинок, но разве это может утешить его, так страстно желавшего вырваться из серого, пошлого, безликого бытия, где «нимфеткам» нет места, и где даже порок не может развернуться в полную силу…? Все, что вращается вокруг него, - «дебелые женщины», грузные тупые мужчины, уродливые машины, все – отвратительно, все искажено. Гумберт приходит к Лолите из мира, который всем сердцем ненавидит. Он существует в, как бы, застывшей реальности, оттого некоторые его воспоминания приобретают неживой, черно-белый оттенок, но эти воспоминания не связаны с Лолитой. Лолита – это цвет, сочность, жизнь Гумберта вне рамок мира, именуемого Лолитой.
  В образе Гумберта несомненно золотым зерном спрятана философия Порочного Творца. Творец как человек, с точки зрения нормы, искажен, ибо ему дано видеть все иначе, жонглировать понятиями, смыслами, образами, и в этом хаотическом мелькании жизненных молекул Творец видит четкий, геометрический узор. Но Бог не терпит несоответствий, поэтому дар в творце он уравновешивает каким-нибудь сложным пороком. Чем талантливей человек, тем сильнее и извращенней его пороки, которые в свою очередь, преломленные им самим сквозь N….ое измерение его больного сознания, становятся шедеврами.
  Набоков представляет нам роман о любви, как бы, запечатленный в фотографиях, фотография же это – онемевшее и умершее на миг событие; cмерть живет в каждом миллиметре этой тонкой батистовой ткани, надорванной по краям, именуемой романом «Лолита». Гумберт мертв с самого начала, пусть метафорично, но мертв. В пошлом мире традиционной действительности он – мертвец (почти как у Джима Джармуша, где Джонни Депп путешествует с пулей в сердце) и лишь приход Лолиты преображает его. Мертвы в «Лолите» и все остальные, чье бытие на страницах романа, наделено малейшим смыслом. Набоков умерщвляет всех, кто мог бы впоследствии стать невольными свидетелями его слабости к Лолите, - мать Гумберта, его первую любовь – Аннабелл Ли, первую и вторую жену – Валерию и Шарлотту, Куильти, и, наконец, самого Гумберта и Лолиту. Он лишает их всех жизни, чтобы больше никогда не иметь с ними дела, отнимая у них право говорить и беспокоить его; Гумберт умирает в тюремной психиатрической клинике, Лолита, спустя сорок дней, словно его душа, без которой его существование оказывается немыслимым.
 Андрей Битов, говоря о «Лолите» в целом, уловил ту самую главную черту в творчестве Набокова, которая и привела его к «бедной девочке» – это тема надрывного, навеки утраченного рая, затерянного в бесплотных лесах земного существования, на пунктирных траекториях пламенеющих планет… Действительно, через всю свою жизнь Набоков пронес образ странного, немного покалеченного и искаженного, рая, земного, не безгреховного, но рая.
  Почему Набоков называет Лолиту – «бедной девочкой», почему так явно, но не уничижающе жалеет ее? Уютно ли ей в набоковском мире, лишенном традиций, рядом с таким оголенно-безудержным Гумбертом, для которого жизнь не представляет ценности? Сам Набоков называл свою «Лолиту» – трагедией и далеко не потому, что там все умирают, - но и потому, что в нашем мире, телесном и традиционном, нет места Гумбертам и Лолитам, этих людей не существовало в реалии, в то время, как наша коммунальная мировая квартира населена извращенцами, испытывающими низменную страсть к демоническим бутончикам женского пола, - нимфеткам.
  Нимфетка – слово, выведенное Набоковым словно редкий вид бабочек. Но еще до него оно существовало в ином смысле, не имеющем ничего общего с пороком: нимфа – богиня, невеста, дитя природы; и нимфа – одна из стадий кокона, из которого волею судьбы и биологических процессов рождается бабочка. Набокову, скорее всего, было ближе второе. Он любил бабочек, за их хрупкость и недолговечность…
  Говоря об источниках «Лолиты» стоит вспомнить один из них, крайне редко упоминаемый в связи с Набоковым – о книге, озаглавленной «Исповедь Виктора Х». В 1912 году некий Виктор Х., русский дворянин с Украины, учившийся в Турине, предложил известному сексуальному психологу Хавелоку Эллису для публикации свою исповедь, изложенную крайне вольным языком. Однако, американские издатели книги Х. Эллиса «Исследование психологии секса» всячески воспротивились изданию книги; они предупредили ученого, что она не увидит свет, если он приложит к содержанию «Исповедь Виктора Х». Но по неведомым нам причинам, сей литературный текст все-таки вошел в шестой том книги Х. Эллиса (во французском издании).
  «Исповедь Виктора Х»– это покаянный рассказ мужчины сорока лет. Неудачный сексуальный опыт привел его к саморазрушению, мыслям о самоубийстве и самоопустошению, начав с ярко выраженной педофилии, он вскоре становится онанистом, а в конце концов – гомосексуалистом, выставляющим себя напоказ в общественных туалетах… Вскоре эта книга попала на полки публичной библиотеки в Нью-Йорке, где и попалась на глаза Набокову.
  Если сравнивать эти две вещи – «Исповедь Виктора Х» и «Лолиту», то можно обнаружить между ними сходство по ряду многих моментов, - например контраст между родной страной и чужбиной, ( в «Лолите» – Россия и Америка, в «Исповеди…» – Италия и Франция). Также Гумберт и Виктор являются пленниками своих детских впечатлений и раннего сексуального опыта. При сравнении же их характеров возникает впечатление, что они – братья, - оба хорошо образованы, предрасположены к эксгибиционизму, оба пожираемы губительной страстью, поначалу мало напоминающей любовь. Схожи они также и умением развивать в себе способность видеть себя со стороны, запоминать мельчайшие подробности, смаковать их, прокручивать в сознании до тех пор, пока воспоминание не станет ярче, чем само событие…
 Но более пристального внимания по данному вопросу заслуживает рассказ «Волшебник», который по сюжету, построению и основной линии максимально приближен к «Лолите». Обратимся к воспоминаниям самого Набокова: «…первая маленькая пульсация «Лолиты» пробежала по мне в конце 1939-го или в начале 1940 года, в Париже, на рю Буало… Рассказ был озаглавлен мною как «Волшебник»…». Рассказ вскоре затерялся, и Набоков неожиданно нашел его лишь в 1959 году. 6 февраля этого же года в письме Уолтеру Минтону, президенту издательства «Патнам» он описыавет «Волшебника» как «своего рода «пре-Лолиту» и предлагает его для публикации. Минтон с готовностью отозвался на предложение Набокова опубликовать «Волшебника», но так и не получил рукопись, быть может, потому, что как раз в этот период Набоков увлеченно работал вместе с Кубриком над сценарием фильма «Лолита». Впервые «Волшебник» увидел свет в 80-е годы на Западе, у нас же – в 1991, в третьем номере журнала «Звезда» с предисловием известного русского критика Ивана Толстого.
  Осторожно ступая по крутым ступенькам фраз «Волшебника», мы сразу же ощущаем знакомую речь, логику и мальчишеский запал Гумберта. Его двойник – Артур очень последователен, философичен и речист, почти так же, как и его будущий «сынок». Мы блуждаем по диковинным лабиринтам артуровых мыслей, которые по своей структуре и направленности напоминают знаменитый диалог Раскольникова из «Преступления и наказания» с самим собой: Артур задается вопросом, - имеет ли он право на осуществление своих педофильских желаний. Проще говоря, львиную долю всего «Волшебника» занимают красиво оформленные угрызения совести главного героя.
  И еще одно, коль мы заговорили о разности этих двух произведений. В «Лолите» Гумберт не является центральным персонажем, как нелепо это не звучит, - доминирующей точкой приложения чувств самого Набокова, конечно, является Лолита. Она прошла через жизнь Гумберта красной нитью, став смыслом его бытия, его душой, умирающей на сороковой день после физической смерти ее обладателя. В «Волшебнике» же все наоборот, у предмета вожделения Артура – милой француженки, со светлыми глазами, цвета неспелого крыжовника, даже нет имени (явный признак второстепенности). Как бы выезжая из-за угла жизни в стремительно-легкомысленном раскате роликов, она, в течение всего повествования, так никогда и не остановилась около страдающего по ней героя…Для Артура она, как заветная мечта, долгое время покусывавшая его за душу, и при первом же приближении его к ней тут же бесследно испарявшаяся с его пути…
  Но как ни странно, хотя француженка чище Лолиты в духовном смысле, она проще и примитивнее ее. Это реальная, неизмеримо плосковатая девочка сходна с отшлифованным кусочком стекла, в котором только один прохожий увидел волшебство. Она нужна Набокову в «Волшебнике» только для того, чтобы Артур мог страдать, кружась на месте от безысходности, и в конце концов, одним отчаянным освободительным толчком выброситься под твердокаменные колеса неповоротливого, дребезжащего и гремящего убийцы-грузовика…
  В «Лолите» же все иначе - Для Гумберта эта девочка – старая знакомая, он уже встречался с этой нежной распущенностью, гибкостью и упругостью молодого тела, ее звали Аннабелл Ли, и она вернулась к нему с небольшими жизненными поправками. Любовь Гумберта к Лолите – это стихийное бедствие, землетрясение, наводнение. Но утопающий, гибнущий от любви к своей нимфетке Гумберт, не просит помощи или пощады. Да, он действительно любит свою Лолиту, не просто вожделеет, а именно любит, этот сумасшедший, одержимый Г.Г. И даже если когда-нибудь наши потомки забудут это шероховатое, твердое, как корка сухого хлеба, глуховато-тревожное, как стон колокола, имя – Гумберт Гумберт, все равно, останется его эхо, его след, в виде математической формулы любви, в которой всего три неизвестных: Ло. Ли. Та…
  И снова «Лолита». Последняя страница, финальные строки: «…Говорю я о турах и ангелах, о тайне прочных пигментов, о предсказании в сонете, о спасении в искусстве. И это - единственное бессмертие, которое мы можем разделить с тобой, моя Лолита…»… Набоков как всегда оказался прав: его «Лолите» было суждено бессмертие не только на страницах романа, но и за его пределами – на сцене, на экране…
  «Лолита» - жизнь на экране». Стэнли Кубрик – 1962 год
  «Лолита» Владимира Набокова была благодатным материалом для подражания не только для драматургов-литераторов, но и для режиссеров, как театра, так и кино…
 Геннадий Тростянецкий в 1991 году в Театре на Литейном поставил «Лолиту» Олби, о которой долго и громко говорили. Отзывы о постановке были самыми противоречивыми. Вызывало негативную реакцию и возрастное несоответствие героини Лолиты в исполнении Н.Бурдуковой, и натурализм, нередко переходящий в пошлость в некоторых сценах. Понятно, что у преданных Набокову исследователей, эта постановка восторга не вызвала, как, впрочем, и спектакль Романа Виктюка на эту же тему, а также телеверсия спектакля в программе Г.Скоробогатовой «Сенсации русского театра».
  В том и другом случае, можно сказать, театральный опыт к набоковской «Лолите» не имел никакого отношения. Спустя шесть лет после опубликования «Лолиты», идея экранизировать скандальный роман Набокова осенила одного из метров американского кинематографа – Стенли Кубрика. Это был 1960 год.
  До «Заводного Апельсина» и «Одиссеи 2001 года» было довольно далеко. До, во время, и после съемок «Лолиты» Кубрик ухитрялся работать над «Спартаком» с Керком Дугласом. Работа шла тяжело, постоянно прерываясь на выяснение отношений, то между режиссером и студией, то между режиссером и актерами. Тем не менее, именно в этот период Кубрик успел прочитать «Лолиту» Набокова, и перечитать не раз, а затем, заказать сценарий Калдеру Уиллингему, после отказа самого Набокова браться за это. Нельзя сказать, что Набоков испугался, просто как любой «отец», он с опаской относился ко всем чужим, кто так или иначе хотел приблизиться к его «бедной девочке». Тем более, в это время (1960-1962 гг.) Набоков, только что переехал в Швейцарию с семьей, где все летние месяцы с удовольствием проводил в «Гранд-отеле» в Лугано. Именно туда ему телеграфировал Кубрик, возмущенный финалом сценария Калдера Уиллингема (где главные герои – Гумберт и Лолита – женятся, - что можно придумать нелепей): «Убежден, что вам справедливо не нравится женитьба. Книга – шедевр и ей надо следовать, даже если множество людей и правил будут это осуждать. Если финансовые условия приемлимы, пожалуйста, свяжитесь со мной…».
  Набоков обещал подумать. Он понял, что необходимость делить Лолиту еще с кем-то – неизбежна. И вскоре, а именно в марте 1961 года, он вместе с женой вернулся в Голливуд. Его встречи с Кубриком на студии «Юниверсл» стали частыми. Они подолгу обсуждали все перепетии сценария, и именно теперь стало ясно, что роман «Лолита» не ляжет в рамки экранизации без ущерба для сюжета. Все начиналось с того, что найти актрису, в силах и возможностях которой будет воплотить образ Лолиты таким, какой он был создан Набоковым, - нет возможности. Набокова мучила недоговоренность, Кубрик не хотел отступать от романа, в довершении чего, когда фильм был снят и смонтирован, оказалось, что от романа Набокова там, практически ничего не осталось. И проблема была даже не в том, что Сью Лайон было – 15, что согласитесь, не одно и то же с 12-ю годами, просто в последний момент Кубрик лишился явной поддержки Набокова, который уже понимал, что ему придется проститься с его истинной Лолитой. Ее хотели растиражировать, ее забирали из внимательных и заботливым рук писателя. Но оказавшись в иной, нелитературной среде, Лолита утрачивала свои чары, если не сказать душу.
  В качестве продюсера был заявлен Джеймс Харрис, который практически сразу заявил: «…мы не будем связываться со склонностью Гумберта к девочкам. Нас не интересовали извращения…». Так соль «Лолиты», ее смысл и бурное подводное течение, были утрачены с самого начала. Именно, отношение к «странной любви» Гумберта к Лолите, как к сексуальному извращению, перевернула в романе все с ног на голову.
  Как можно описать психическое или сексуальное отклонение так, чтобы все окружающие не воспринимали его, как отклонение? Для этого надо быть Набоковым. Для этого надо сдружиться с чем-то бредово идеальным, отделенным от жизни морально-традиционным, соединив в одном миксере хрупкость и невинность бабочкиных крыл и садистскую жестокость энтомолога, накалываюшего эту бабочку на булавку в угоду своим научным и эстетическим потребностям. Не стала ли сама Лолита, нереальная и призрачная на страницах романа этой самой бабочкой, которую Набоков так безжалостно наколол на булавку своего эгоцентризма и честолюбия?
  Кубрик понял, что проиграл. Он понял, что не может сдержать обещания, данного Набокову, - сохранить его роман в целости и сохранности. В итоге Кубрик воплотил на экране эту страшную пропасть между экранной и литературной Лолитой. Он наделил Лолиту хищной сексуальностью, в то же время, смягчив цинизм и деспотическую страсть Гумберта. Он развел их по разные стороны смысла, еще более, чем это сделал сам Набоков. И не цензура одна была виновата, нет. Просто история Лолиты соблазняющей была предпочтительнее в американском кинематографе, нежели история соблазняемой Лолиты.
  И все-таки Кубрик мучался. Снимал и мучался. Набоков отдалялся от него все больше и больше. Работа над сценарием уже была закончена, а Кубрик, еще не отсняв и половины фильма, пытался предугадать хотя бы примерную реакцию общественности и профессионалов от кино на будущий фильм, - ибо всемирная слава романа не могла служить гарантией успеха для экранизации. Позже, выработав, более или менее, верную концепцию, Кубрик решился гласно определить суть своей работы: «Речь идет об аутсайдере, чужаке, который со страстью преступает общественные нормы…Это преступник, маньяк, поэт, влюбленный, революционер…» (Там же). Однако, спустя шесть лет, Кубрик резко изменил свою точку зрения, выдав высказывание о Гумберте, как об аутсайдере за рекламный трюк, служивший усыплением бдительности цензуры. Теперь он уже говорил о том, что действительно являлось приоритетным для него в период работы над «Лолитой»: «…Фильм должен бы обладать такой же эротической силой, как и роман. Хотя в фильме сохранялась психология персонажей и настроение романа…в нем не было столько эротики, сколько можно было бы вложить сейчас. Если бы мы приблизили его к роману, он оказался бы более популярным…».
  О чем говорил Кубрик, что он пытался выразить? То, что так и не смог донести до зрителя суть набоковского романа? Что же, в свою очередь, было сутью литературной «Лолиты»? Патологическая болезненность Г.Г., нашедшая выход в любви к малолетней нимфетке или же изначальная болезненность писательского воображения, наделившего воспоминания Гумберта столь пластически-закодированным языком? Или желание автора оправдать Гумберта, сложив к его ногам тему фатальности и несправедливого осуждения («он хотел всего лишь любить, а мы его так жестоко…»). А может Набоков, болея «Лолитой» чуть ли не с самого начала своей писательской карьеры, реализовал в ней своего маленького демона, своего «черного двойника», наделив его саркастическим прозвищем – Гумберт.
 Кубрик действительно хотел сделать фильм таким же эротичным, как и сам роман, забыв о том, что именно в восприятии людей роман обрел довольно шокирующую окраску, на самом же деле, в нем не больше эротики, чем в действиях мастурбирующего под одеялом подростка. Режиссеру не удалось увидеть в литературном источнике множество смысловых оттенков, благодаря которым роман балансирует на грани фарса и всепоглощающей иронии.
  Тем не менее, купив права на экранизацию за 150 тысяч долларов, имея на руках сценарий самого Набокова, Кубрик приступил к набору актерского состава, который в результате оказался довольно слабым. Сначала Кубрик видел Лолиту в актрисе Тьюзди Уэлд, которая в свои семнадцать лет уже имела богатый кинематографический и жизненный опыт, включая десяток фильмов, несколько передозировок от наркотиков и, практически, конечную стадию алкоголизма. Это был фальстарт, от которого Кубрик перекинулся на модельные агентства, бродвейские закрома и рекламные передачи, населенные «ангелочками от кино».
  По ходу дела свои ремарки вносил Набоков. Однажды он сказал Кубрику, что роль Лолиты должна играть не девочка-подросток, а существо взрослое, но с лицом подростка, например, карлица. Кубрику стало плохо от такой идеи, он не сразу проник в идею фальшивого детства, которую ему довольно навязчиво предлагал Набоков. В конце концов, было решено на роль Лолиты взять малоизвестную актрису, что обусловило большие проблемы с поиском актера на роль Гумберта. Здесь была нужна настоящая «звезда», ибо для съемок фильма требовались дополнительные финансовые вливания, которые невозможно было бы получить, не умаслив при этом студию актером, чье участие в проекте обеспечивало бы хорошие сборы.
  Сначала Кубрик остановился на англичанине Джеймсе Мейсоне, подобно тому, как Эдриан Лэйн в 1995 году выбрал на эту роль тоже англичанина Джереми Айронса. Мейсону было 52 года, к тому же, он сам состоял в интимной связи с молоденькой актрисой. Эта роль могла спасти его умирающую карьеру, но погубить фильм. Он предложил на роль Лолиты свою взбалмошную дочь Портленд, от чего Кубрик отказался сразу же, дав, однако, обещание подумать.
  Параллельно работе над «Лолитой», велись съемки «Спартака» и набравшись смелости, Кубрик предложил опасную роль Гумберта Лоуренсу Оливье. После важного обеда, последний дал согласие, но отойдя на несколько шагов от гостей, спустя два или три часа, Оливье сообщил Кубрику, что отказывается. Это было ударом, ибо продюсер фильма Харрис уже праздновал победу.
  Чтобы получить хоть какие-нибудь финансовые средства для поддержания кинопроекта, Харрис и Кубрик даже окунулись в азартные игры, - биржа, бега, карты, казино, - реальная довольно крупная денежная сумма позволил им выиграть время. И все-таки именно Джеймс Мэйсон выиграл поединок с такими признанными мастерами, как Питер Устинов и Лоуренс Оливье, за роль Г.Г. Он стал им, вопреки всему, даже вопреки недовольству Набокова, - не таким тот видел своего «двойника» и соперника. Тем не менее, Мэйсон был утвержден на роль, а в июне 1960 года Харрис сказал Кубрику, что нашел Лолиту. Ею оказалась рыжеволосая блондинка, фигуристая, с годичным опытом работы на ТВ. Ей было четырнадцать лет, и ее звали Сью Лайон. Кубрик сомневался на ее счет, но все-таки отправил ее фотографию вкупе с фотографиями других претенденток Набокову, который сходу указал на нее, сказав: «Это – она…». Участь Сью Лайон была решена. Она так и осталась заурядной актрисой, не вырвавшейся за пределы дешевых сериалов и рекламных роликов, но в истории американского кинематографа она осталась как «та девушка, что сыграла Лолиту у Кубрика…».
  С приходом Сью Лайон все пошло своим путем. На остальные роли, - Шарлотты и Куильти, - без дополнительных баталий были приглашены Шелли Уинтерс и Питер Селлерс. В этот момент выяснилось, что Набоков хочет внести некоторые изменения в сценарий. Кубрик занервничал, но согласился. В результате он получил четырехсотстраничную рукопись, исписанную бисерным почерком писателя. Кубрик внес необходимые, на его взгляд, изменения (не оставив от сценария Набокова камня на камне, чем нанес ему страшную обиду), сократив его почти в два раза и в августе 1960 представил его на всеобщее обсуждение. Сценарий был утвержден, подписаны окончательно контракты с Мейсоном и Лайон, оставалось найти студию, которая взялась бы за реализацию проекта.
  При наличии внешне добротного актерского состава, начальный бюджет картины был повышен до 1,75 млн. долларов, что было очень неплохо. Съемки «Лолиты» начались в октябре 1960 года на студии АВРС недалеко от Лондона. Кубрик пригласил оператора Освальда Морриса, искусного в области «черно-белого «настроенческого кино», но потом начались конфликты - режиссер и оператор постоянно ругались, ибо Кубрика абсолютно не устраивало, то, какую атмосферу в фильме создает Моррис. Он довольно жестоко поступил с маститым оператором, в дальнейшем досняв некоторые эпизоды собственноручно, а до этого, пригласив поработать над натурными съемками оператора Боба Гаффни.
  Первой же ошибкой Кубрика стало то, что во главу угла он поставил борьбу двух мужчин – Клэра Куильти и Гумберта - за право обладания Лолитой. Вторым промахом режиссера стало «гипертрофированное взросление Лолиты», включая розовые очки-сердечки, отсутствие возрастных прыщиков, детских ссадин на коленках. Лолита была уже сформировавшимся традиционным женским характером, начиненным известными уловками сексуально-эротического свойства. В ней не было угловатости девочки-звереныша, постигающей секс ради интереса, а не ради наслаждения. Хотя были удачные эпизоды-цитаты, отсылающие зрителя к литературному первоисточнику.
  В окончательном варианте «Лолита» Кубрика длится 153 минуты, на 16 минут больше, чем «Лолита» Лэйна, но разница между двумя этими кинотворениями огромная. Но об этом – позже. Надо заметить, что все действие в кубриковском фильме, крайне динамично и сжато, режиссеру даже удалось преодолеть ту дорожную однообразно-статичную монотонность, при кажущейся диалектичности, которой пронизан роман Набокова. Кубрику удалось многое, но ему не удалось главное: душа набоковской Лолиты так и не посетила фильм, она осталась где-то далеко, за границами экранизации, может быть, в отместку за то, что ее посмели потревожить.
  Когда спустя почти десять лет после выхода фильма на экран Набоков опубликовал сценарий «Лолиты», то выяснилось, что он сам был готов пожертвовать многим ради экранизации. Другое дело, что Кубрик этой жертвы не принял, внеся собственные изменения. Американская пресса была, более или менее, благосклонна к творению режиссера, более того, кинокампания «Метро-Голдвин-Мейер» представила «Лолиту» на Венецианский кинофестиваль как официальный конкурсный фильм от США. Также «Лолита» принесла Кубрику неплохой доход, а стало быть, и независимость.
  Когда среди американских кинорежиссеров прокатился слух, что один из их коллег, а именно – Эдриан Лэйн собирается экранизировать «Лолиту» Набокова, то им стало дурно. Первой же мыслью, страшившей их необычайно, было: «А как же педофилия…?» Взяв то, что, как им казалось, лежало на поверхности, то есть, развращение двенадцатилетней девчушки тридцативосьмилетним профессором литературы, они мысленно переложили это на язык экрана. Получилось пошло, да к тому же непозволительно, ибо подписанный в 1996 году Биллом Клинтоном «Превентивный акт против детской порнографии», не просто запрещал уже один только намек на секс с подростками, но и представлял существенную угрозу как порнографическим поделкам, так и фильмам подобный лэйновской «Лолите» и шлендорфскому «Жестяному барабану», что, согласитесь, не одно и то же.
  Тем не менее, невзирая на немой протест своих коллег, Лэйн твердо решил взяться за «Лолиту». Еще бы. Ведь он заболел этой идеей еще в начале 90-х и даже поделился этим с продюсером Марио Кассаром. Тот согласился, правда, покривив при этом душой, - ему понравился не сам замысел, а режиссер, чей фильм «Роковое влечение» 1987 года получил семь номинаций на «Оскар». Выучив роман Набокова наизусть, и выкупив права на экранизацию, только теперь уже не за 150 тысяч, а за 1 миллион долларов, Лэйн приступил к отбору актеров. Параллельно с этим шла работа над сценарием, за который взялся Стивен Шифф, в прошлом критик и журналист, ныне же, известный эссеист, пишущий о людях кино. До Стивена за написание сценария брались такие, довольно известные сценаристы, как Дэвид Маммет и Гарольд Пинтер, которых Лэйн решительно отверг при прочтении первых же страниц.
  В период работы над сценарием, Лэйн говорил: «Я пытаюсь оставаться честным по отношению к роману. Но без раболепства, без приседания. Это очень опасно – переусердствовать в почтительности к первоисточнику…».
 Фильм таким и получился, нераболепным, самостоятельным, хотя несколько отдаленным от литературного первоисточника. Когда сценарий был более или менее готов, Лэйн уже окончательно приступил к отбору претендентов на роли Гумберта и Лолиты. Разные источники по-разному рассказывают об этом периоде работы над фильмом.
  Кто-то утверждает, что Лэйн с самого начала видел в роли Гумберта британского актера Джереми Айронса, с отточенной техникой, благородством во взгляде, и странной болезненностью в лице, придающей ему хрупкость и неуверенность. В других же источниках, а точнее, сам Лэйн, признается, что среди кандидатов на эту роль он рассматривал Энтони Хопкинса и Жерара Депардье (абсолютно неудачные варианты), а также Хью Гранта и Райфа Файнса (уже ближе к истине), но перед Айронсом померкли все, сразу и безоговорочно.
  Однако, сам Джереми Айронс не сразу согласился на роль Гумберта, особенно он засомневался после разговора с Глен Клоуз, сыгравшей одну из главных ролей в раннем фильме Лэйна – «Роковое влечение». Она-то и отсоветовала Айронсу браться за этот «скользкий фильм». Когда же сам режиссер перезвонил ей, то услышал в трубку довольно откровенное: «Роман Набокова аморален, фильм Кубрика аморален, будущий фильм про Лолиту заведомо аморален, у меня есть дочь и я не хотела бы…». Лэйн прервал речевой поток Клоуз своим достойным ответом: «У меня две дочери, и я хотел бы никогда не путать кино и жизнь…». После этой телефонной дуэли, еще раз все взвесив, Джереми Айронс согласился.
  С претендентками на роль Лолиты дело обстояло гораздо хуже. Лэйн сбился с ног, разыскивая «некрасивое, но живое лицо». Вот уже число потенциальных «лолит» перевалило за две тысячи, а той, единственной, все не было. Лэйн уже готов был согласиться на компромисс, взяв «не совсем то, что надо», когда вдруг однажды утром агенты передали ему видеокассету, на которой некая Доминик Суэйн довольно раскованно читает фрагмент из набоковской «Лолиты». Она записала его у себя дома, пока ее мать отдыхала на Гавайях. Спустя некоторое время, она была приглашена режиссером на главные пробные съемки, на которых, помимо нее, Лэйн отсматривал еще одну актрису, обладавшую довольно большим кинематографическим опытом. За плечами же Доминик был только один фильм-триллер «Хороший сын».
  Тем не менее, увидев их рядом, Лэйн мгновенно понял, кто из них станет его Лолитой. Он прекрасно понимал, какие трудности ожидают его, выбери он несовершеннолетнюю Доминик. Но набоковский роман уже тек в его жилах, питал его мозг новыми идеями, зримые фрагменты будущей «Лолиты» заслоняли действительность. Итак, Лэйн решился…В период начала съемок «Лолиты» Доминик Суэйн было 15 лет…
  Эдриан Лэйн все время восхищался Доминик, невзирая на те кошмарные условия съемок, в которых ему приходилось работать из-за постоянного контроля за несовершеннолетней актрисой: «…Она свежа и эксцентрична. У нее очень подвижное резиновое лицо сорванца, который любит корчить рожицы. Она удивительная девочка. В одно мгновение ей нельзя дать больше одиннадцати, а через секунду она уже выглядит шестнадцатилетней…».
  За «эксцентричным сорванцом» по съемочной площадке бегали ее мама и специальный агент из комиссии по правам несовершеннолетних; а один из ассистентов режиссера должен был специально следить за тем, что бы во время тесных контактов между Доминик и Джереми подкладывалась специальная подушечка, не говоря уже о том, что в особо «опасных сценах» Доминик подменяла 19-летняя дублерша. Они все даже представить не могли, как Доминик, к своим 15-ти годам хорошо развитая во всех смыслах, внутренне давилась от смеха, глядя на все эти предосторожности.
  Лэйн буквально отдыхал на съемках душой, а продюсеры настойчиво предлагали ему взять на роль Лолиты восемнадцатилетнюю (а лучше еще старше) актрису и перенести время действия фильма в наши дни. Второй продюсер картины – Джоэл Майклс был категорически против Доминик, так как считал ее слишком молодой, но Лэйн напомнил ему про Сью Лайон, которой в период съемок кубриковской «Лолиты» было столько же, сколько Доминик – 15 лет.
  Чтобы максимально вжиться в атмосферу фильма, Лэйн дважды проехал по маршруту главных героев, а затем отправился во Францию, снимать один-единственный эпизод из молодости Гумберта (его роман с Аннабеллой). К ноябрю 1995 года он отснял половину фильма, если считать, что полный исходный вариант «Лолиты» занял четыре с половиной часа. На первых же пробных просмотрах присутствовал Дмитрий Набоков, выступающий как консультант. На первых порах ему было просто худо от того, что он увидел, - Лэйн хотел сохранить эротическую подоплеку романа, но в его исполнении, как режиссера агрессивного, это получалось уж слишком пронзительно.
  Все съемки от начала до конца заняли 90 дней, вместо 60-ти положенных, каждый из которых обошелся Лэйну в 125 тыс. долларов, фильм же целиком – в 65 миллионов. Первый пробный показ «Лолиты» состоялся в городе Пассадене в 1996 году, на котором присутствовал Дмитрий Набоков. Кинотеатр был набит до отказа. Лэйн трясся от страха, боясь выглянуть в зал. Он даже не позволил распространить анкетные листы, боясь отрицательной реакции. Тем не менее, когда фильм закончился, по результатам небольшого устного опроса выяснилось, что больше половины зрителей считают, что фильм должен выйти на большой экран. Более того, реакция Дмитрия Набокова была удивительной: «Потрясающе!», так кратко, но эмоционально он выразил свою точку зрения. Позднее, в одном из многочисленных интервью он сказал: «У Кубрика мало общего с романом и ничего общего - с папиным скриптом. Лэйн понял папин роман, он взял в скобки педофилию героя…».
  В 1997 году фильм Эдриана Лэйна «Лолита» официально был представлен на 45-м международном кинофестивале в Сен-Себастьяне (Испания), вызвав большой, в основном, скандальный резонанс. Осенью 1997 года Джон Келли, авторитетный кинопромышленник, президент «Юнайтед Артистс», посмотрев «Лолиту», назвал фильм «безоговорочно выдающимся», однако, спустя некоторое время, когда встал вопрос о закупке фильма прокатными кампаниями, наотрез отказался приобретать права на прокат, мотивировав это сомнительной окупаемостью «Лолиты» в «теперешнем политическом климате».
  Критика, относящаяся к Лэйну, как к режиссеру коммерческому, прославляющему на экране культ секса в самых различных его формах, отзывалась о «Лолите» в довольно жестких выражениях. Критика русская была более снисходительна. Здесь попадались, как откровенно отрицательные, так и положительные точки зрения. Если американцы не могли простить Лэйну своеобразное предательство («он посмел экранизировать антиамериканский роман Набокова»!), прикрываясь разговорами о развращающем эффекте «Лолиты», то русские критики, благоговея перед романом Набокова, всячески отрицали удачный вариант его воплощения на экране.
  Эстетика, а также художественный почерк, Лэйна и Набокова безусловно рознятся, но, по крайней мере, Лэйн не свел все к примитивной любовно-мелодраматической истории, как это сделал в свое время Стэнли Кубрик. На самом деле, суть не в дерзости Лэйна, а в том, что он сумел прочувствовать роман Набокова, поднять его на собственный чувственно-сознательный уровень, - это помогло ему выделить то, основное, чего не заметил или не захотел заметить Кубрик. Прокатчики продолжали фильм игнорировать, критики – ругать, называя его крайне аморальным. На фестивале в Сен-Себастьяне, Джереми Айронс, получивший «золото» фестиваля «за жизненный вклад», сказал: «Почему так важно, чтобы этот фильм и ему подобные фильмы смотрела публика? Они позволяют нам всем ощутить себя взрослыми, ответственными, высокоморальными людьми. Мы можем анализировать сюжет, удивляться, ужасаться, изумляться и так далее, но иметь право на собственное суждение. Это высокоморальный фильм, созданный высокоморальными людьми и рассчитанный на высокоморальную публику…».
 Гумберт Гумберт в исполнении Джереми Айронса – это не набоковский Г.Г. с его принципиальным педофильством, брошенным в лицо обществу, как протест. Джереми Айронс создает образ человека отягощенного чувством вины, мечущегося от Лолиты к запрету и наоборот. Но его угрызения проистекают не от впитанного с молоком матерью законопослушничества, а из внутренней духовной культуры и организованности героя. Он – однозначно положителен, в противовес своему литературному прототипу. Страсть в исполнении Джереми Айронса выглядит несколько замороженной, по-англицки сдержанной, но от этого, она обретает в глазах и пластике героя еще более обостренные очертания.
 Педофильство вообще, ни в каком виде, не присутствует в фильме. Раннее увлечение героя девочкой Аннабеллой выглядит несоразмеримо пристойнее, чем в самом романе. Не прописана в фильме и та сексуальная патология, что мучает героя со времени неудачного раннего опыта, случившегося с ним на Ривьере. И в то же время, фильм «Лолита» – это не сентиментальная голливудская мелодрама. Наоборот, зная прежние кинотворения Лэйна, можно предположить, что и здесь он приготовил нам что-то особенное.
  С Лолитой же - Доминик Суэйн, дело обстоит несколько иначе, чем с «непорочным» Джереми Айронсом. Все дело в том, что, несколько сдвинув акценты, Лэйн поменял местами сексуальную окраску героев, наделив эротической агрессией (или агрессивной сексуальностью – как хотите) Лолиту, а не Гумберта. Этот нюанс существенно изменил расклад дела. Лолита Набокова моментами была вульгарной, распущенной, несдержанной на язык, но она не была похотлива и развратна, как Лолита в фильме Лэйна.
  В рамках фильма Гумберт становится ее жертвой, а не она – его. О совращении малолетней тут даже речи не идет. Лэйн всячески, чуть ли не с первого кадра, демонстрирует нам «взрослость» Лолиты, ее отказ от детского мира, погубленного кем угодно, только не Гумбертом - педикюр на ногтях, папильотки на голове, и др. Однако, тут же рядом, он вкрапливал детали, указующие на ее ребячество - раскованность поведения, жевательная конфета во рту, поедание продуктов у раскрытого холодильника, или же на ее примитивность, - единственная литература, которую признает Лолита на всем протяжении фильма – комиксы – «Movies story». Тринадцатилетняя Лолита понятия не имеет, где протекают реки Сена и Рейн, точно так же, как пятнадцатилетняя Доминик Суэйн понятия не имела, кто такой Джереми Айронс.
  Практически вся русская критика в поединке «Гумберт-Лолита» встала на сторону Гумберта: «…Эдриан Лэйн попал в точку. Лучшего профессора Гумберта не придумаешь – изысканный, элегантный, невероятно привлекательный для женщин, наделенный умом и воображением, сдержанный, но сжигаемый внутренним огнем, больной от незаживающей сердечной раны, нанесенной ему когда-то разлукой с первой любовью, девочкой Аннабел….Менее всего профессор похож на коварного соблазнителя или похотливого развратника, в его глазах – радость, удивление, ведь он не только влюблен, но и через Лолиту открывает для себя множество прелестей жизни…».
  Благородство Айронса действительно бросается в глаза. Его любовь к Лолите, - это не извращение Г.Г. в романе, а слабость зрелого мужчины по отношению к соблазнительной, маленькой, но наглой стерве, более родственной пороку, нежели сам Гумберт. «Эта бедная девочка со злыми глазами» в фильме сама домогается Гумберта, а по достижении цели начинает с помощью различных уловок, всячески демонстрировать свое отчуждение, в то время, как в романе Лолита неохотно и раздраженно воспринимает очередной прилив страсти Гумберта, и бессовестно требует деньги за выполнение интимных обязанностей, чем практически сближается с представительницами древнейшей профессии…
 Г.Г, царящему на страницах набоковского романа – проще, он не связан чувством вины и всякими моральными изысками, хотя и испытывает постоянно страх перед возможным разоблачением. Гумберт же Джереми Айронса - в худшем положении. Актер снова и снова вкрапливает в свой образ элементы обреченности и угрызений совести, переводя это на язык пластики.
  Однако, при явной патологичности героев романа «Лолита» нетерпение плоти лишь выявляет больные стороны личности Гумберта., - настоящей остается безутешная интонация, которая сквозит во всей исповеди Гумберта. И в этой безутешности содержится разгадка того, почему при явной сложности и неоднозначности истории, порок в ней обозначен почти невидимым штрихом… Быть может, это и есть загадочное набоковское «подводное течение», придающее вещам, казалось бы ясным и однозначным, совершенно новую неожиданную окраску. Лолита и Гумберт – порочны, порочны и несчастны, но каждый по-своему. В то же время, Гумберт – не развратник, а Лолита – не молоденькая шлюха. Смысл ускользает, но потом возвращается в совершенно ином качестве. В гумбертовском вожделении Лолиты есть что-то самоуничтожающее и губительное, и этот мотив (душевного самоубийства) совершенно отчетливо возникает в лэйновской «Лолите».
 Гумберт, подобно отважному камикадзе, идет на отчаянный шаг, - испытание духа и плоти грехом, который заведомо нельзя искупить, - не признаваясь в этом даже самому себе, чтобы потом сгореть без остатка, не пожалев о своей смерти всерьез. Его страшит не осуждение толпы или тюремные стены, а тот факт, что его драгоценный опыт может быть утрачен после его физического исчезновения. А значит, он тешит себя мыслью, что со смертью телесной оболочки его бытие не завершится. И в самый последний момент он дерзко произносит слово «бессмертие», словно магическое заклинание, обещающее ему отпущение самых непростительных грехов.
  Гумберт действительно готов к этому новому испытанию, именуемому бессмертием, ибо какая-то неведомая сила повлияла на него, наделив в его понимании обычный акт совокупления особым, неподдающимся анализу, смыслом, после постижения которого земное телесное существование становится невозможным. Может быть именно поэтому, Бог демонстрирует свои чудеса неверующим, дабы обратить их в свою веру и наделяет любовью тех, кто всячески презирает ее и отвергает.
  «Лолита» Эдриана Лэйна, закупленная Европой для проката и начисто проигнорированная Америкой, тем не менее, с переменным успехом прошла по широким экранам у нас. Можно сказать, что смягчив некоторые жесткие акценты набоковской «Лолиты» Лэйн все-таки не исказил смысловой и ассоциативный контекст романа. Просто его история – немного о другом.
 Сегодня «нимфетизм» разгуливает по экранам в самых различных своих проявлениях. В американском и европейском кинематографе насчитывается не один десяток сюжетов, так или иначе эксплуатирующих благодатную тему. Но открыто заявить о своей агрессии на экране по отношению к набоковской «Лолите» не отважился еще никто. Образ набоковской «бедной девочки» блуждает по умам многих критиков, литераторов и режиссеров, возбуждая их своей несбыточностью, неуловимостью и многозначностью.
  Слава Богу, исследование образа Лолиты не подменяется разного рода фундаментальными исследованиями, типа: «Сексуальные истоки поведенческой структуры Лолиты Набокова». Хотя роман Набокова обследован досконально, препарирована и проанализирована каждая строчка и запятая, роман разбирался и собирался снова, но до сути так и не дошли. Может сам маэстро, предугадав подобную ситуацию, решил немного позабавиться, что вполне в его духе. А может быть, что-то еще. Другое дело, мы, скорее всего, никогда не сможем понять губительной красоты этого литературного шедевра. Точно так же, как непостижима для человеческого разума та любовь и одержимость, с которой энтомолог разыскивает редкие виды бабочек, а найдя, пришпиливает их на булавку, в благоговейном восторге, смиренно затихая перед загубленной красотой…
 «Лолита» в кривых зеркалах. Пьеса Э. Олби – «Лолита»
  «Лолита» Набокова, благодаря своей поэтичности и образности, стала заманчивым образцом для подражания. Ладно, когда ее просто копировали, когда заимствовали сюжет, лишая «новое» произведение оригинальности. Но у некоторых возникало желание отличиться иной трактовкой, иными акцентами, дабы на благодатном материале создать не нечто вторичное, но резко рознящееся с бессмертным произведением Набокова. Одним из таких «смельчаков» стал английский драматург – Эдвард Олби. Прежде чем перейти к его пьесе – «Лолита» (по мотивам набоковского романа) – несколько слов о самом писателе.
  Эдвард Франклин Олби родился 12 марта 1928 года (всего на восемнадцать лет позже Набокова) в Вашингтоне. Поначалу судьба обошлась с ним жестоко, - он лишился родителей, но вскоре был усыновлен Ридом А. Олби и его супругой. С самых первых жизненных шагов, точнее, с сознательного возраста, Эдвард помнил себя в театральной обстановке в основном потому, что его приемный отец владел сетью небольших водевильных театриков, что способствовало постоянному пребыванию в доме Олби театральной богемы. Эдвард жил в старом фамильном замке Олби, являющимся классическим образцом готической архитектуры. Готика сама по себе способна вызвать у людей с неустойчивой психикой мысли депрессивные и тяжеловесные. Люди же психологически устойчивые, наоборот, способны вбирать в себя величие и монументальность готических стен, благодаря чему и рождаются великие «наполеоновские синдромы».
  Эдвард Олби получил довольно поверхностное образование (хотя на это денег в семье никогда не жалели), ввиду постоянных разъездов семьи, - зиму Олби проводили во Флориде или в Аризоне, по дороге «заезжая» в попутные интересные края и страны. В возрасте 22 лет Олби, почувствовавший себя готовым к самостоятельной жизни, испортив отношения с приемной матерью, покидает родное гнездо и уезжает в богемный Гринвич-Виллидж, где в полную силу берется за литературный труд. Из под его пера с необыкновенной скоростью появляются маленькие пьески, рассказы, стихи. Будучи от природы человеком пытливым, Олби подрядился на различные приработки, но не ради денег и развлечений (сумма на «карманные деньги» была очень даже немаленькой) но для того, чтобы постичь жизнь во всех ее неожиданных проявлениях. Он работает то клерком в рекламном агентстве, то барменом в отеле и посыльным, то торговцем книг и пластинок. Но где бы Олби ни оказывался по прихоти судьбы, в каких бы областях ему ни приходилось вращаться, его всегда пресл
